John Barrowman. Anything Goes. Глава 2.

[johnbarrowman]

Chapter Two "Milly, Molly, Mandy"/ Глава Два "Милли, Молли, Мэнди"

В Музее Прадо в Мадриде во всем своем декадентском великолепии выставлен триптих 1. средневекового живописца Иеронима Босха, изображающий Грехопадение Человека. В 1993 году, когда во время нашего первого совместного отпуска мы со Скоттом посещали Мадрид и Барселону, визит в Музей Прадо подарил нам одно из наиболее ярких воспоминаний об этом путешествии. Столетиями самая известная работа Босха «Сад земных наслаждений» вдохновляла истово верующих и сомневающихся. В нижнем правом углу этого знаменитого описания терзаемых душ,
пойманных в преисподней, рядом с рыбоподобным существом, пожирающим человеческую ногу, нарисован крошечный вопящий младенец, запеленатый в белую шаль. Этот ребенок я. Я был младенцем из Ада.

1. Это всегда здорово, узнавать новые слова. Дальше будет еще несколько.

С того момента, как я появился на свет 11 марта 1967 года, я беспрерывно орал. По утверждению моей семьи, эти пронзительные крики навсегда лишили их способности различать некоторые звуки. Зато в этом оказались и положительные стороны, например, мои отец и мама никогда не слышат дверной звонок, если к ним наведывается коммивояжёр. К тому же, сейчас они, буду откровенным, не замечают большую часть того, что говорят друг другу. 2.
Когда в 1987 году родилась моя племянница Клэр, она также унаследовала ген крика. Однако, ее вопли, каким-то образом, вызывали значительно более добродушную реакцию у моих родителей, которые имеют нахальство объяснять это тем, что она была их первой внучкой. Но это всего лишь оправдания, оправдания и оправдания… В глубине души я верю, они смогли терпеть ее изводящий плач только потому, что мое шумное младенчество уже подготовило их к любым капризничающим и страдающим малышам, которые могли бы встретиться в их жизни.
Мой отец уверяет, что, если бы я был первым ребенком, то я был бы и последним. Не имело значения, что он или мама пытались предпринять - размеренное укачивание, сидя на стуле у детской кроватки, пока следы от ножек не отпечатаются глубоко на полу; умиротворяющая музыка; громкая музыка; колыбельные; угрозы и, наконец, в полнейшем отчаянии и страхе за свой брак и рассудок, капля виски в моей соске - абсолютно ничто не успокаивало меня.
О, только не начинайте! Не пытайтесь убедить меня, что вы и сами не подумали бы о пустышке с крошечной капелькой алкоголя посреди такой ночи. Особенно после четырех суток без сна и ста-сорока-двух чашек чая, большая часть из которых в итоге вылилась на вашу пижаму. Но все же, хотя я никогда не имел своих собственных детей 3. и остерегусь давать на этих страницах какие-либо советы по воспитанию, я должен спросить: неужели я мог быть настолько уж ужасен?

2. Мам, я шучу. Правда.
3. Что именно я думаю по этому поводу я расскажу в одной из следующих глав.

Семейные предания Барроумэнов гласят, что я был намного хуже, чем просто ужасен. Лишь поэтому, по прошествии всех этих лет, я все-таки прекратил осуждать брата и сестру за свое нестерпимое младенчество. На момент моего рождения брату Эндрю было пять, а старшей сестре Кэрол - восемь. Когда мама впервые принесла меня домой из больницы и представила им, они оказались по-настоящему шокированы. Я знаю, вы полагаете, будто я никак не могу помнить такие подробности из столь раннего детства, но в моей семье эти истории уже стали легендой. И если вы так и не верите мне, вы можете спросить мою маму.
- Иииии,- заскулил Эндрю, делая два шага назад.
-Он похож на трубочиста, - сочувственно заявила Кэрол.
Их реакция объясняется тем, что мои язык, губы и почти весь рот внутри были синими. Я не имею в виду безжизненно и болезненно синий, вызванный нехваткой кислорода, что само по себе достаточно плохо. Я подразумеваю насыщенно ярко-синий, который смотрится действительно сказочно в дерзких полосках дизайнерских мужских рубашек, но совсем не так великолепен на детском личике. Эту необычную окраску мой рот получил благодаря лечебной мази, использованной дабы ликвидировать инфекцию, которую я подхватил при рождении.
Тем не менее, синий рот или нет, я все еще уверен, что «демонический ребенок» и «ошибка природы» были излишними эпитетами от моих единокровных брата и сестры. И меня не заботит их возраст! Большинство других пяти- и восьмилеток могли бы продемонстрировать более зрелое и выдержанное поведение. Вот почему, и я на этом настаиваю, я так громко ответил на их удручающее приветствие, а затем решил сурово их наказывать и все остальное время моего младенчества. Я верю, что издал свой первый пронзительный вопль именно в тот момент, когда они кричали «уродец», и с тех пор я никогда не закрывал рот до тех пор, пока… Ладно. Я так никогда и не закрыл его снова.

Позже, как рассказывают мои родные, стало только хуже. Мой беспрерывный плач даже толкнул маму на отчаянный шаг. Дело в том, что отец переносил все значительно легче, т.к. постоянно пропадал на работе. Готов поспорить, это были систематические внезапные сверхурочные. Мама же начала приплачивать Кэрол, чтобы та вывозила меня в коляске на длительные прогулки по Маунт Вернон, пригороду Глазго, в котором мы тогда жили. В это время мама могла получить передышку и немного побаловать саму себя. Ну, вы понимаете: добраться до ванной, расчесать волосы, умыться… Впрочем, такие путешествия почему-то лишь сильнее стимулировали мои голосовые связки.
Кэрол, в свою очередь, делала ровно то, что сделала бы любая сообразительная шотландская девочка восьми лет. Она перепродавала сделку, нанимая кого-нибудь из детей нашего переулка. В ее оправдание могу сказать, что это успешно продолжалось бы и дальше, если бы не Эндрю. Он тоже сделал ровно то, что сделал бы любой сообразительный шотландский мальчик пяти лет, особенно тот, кого не взяли в долю. Он пошел и наябедничал.
К тому времени я уже пробыл дома несколько месяцев. Синий рот давно побледнел, но я до сих пор орал. И мои родители мучительно ясно поняли, что душещипательная умильная история о том, как Эндрю и Кэрол обрели младшего братишку, полностью потерпела крах. Пришла пора для решительных действий!
Однажды вечером после ужина мама велела брату и сестре ждать в гостиной. Спустя пару минут отец принес меня в комнату, я был завернут в коричневую оберточную бумагу.
- Почему малыш упакован?- спросил Эндрю озадаченно.
-Он отправляется в мусорный бак,- объяснил отец.
Мама невозмутимо встала рядом с ним, ее представление вполне заслуживало награды Американской Киноакадемии, она была настолько же великолепна, как и Джоан Кроуфорд. 4. Она даже позаботилась о реквизите, сжимая в руках мои крохотные ботиночки.
-Но почему вы хотите его выкинуть?- уточнил Эндрю.
-Потому что вы двое, кажется, вовсе не рады маленькому братику. Поэтому мы с мамой решили, что должны избавиться от него, пока мы все слишком к нему не привыкли.

4. С этого момента, любые упоминания о Джоан Кроуфорд будут связаны исключительно с ее актерскими данными и не будут иметь никакого отношения к происшествиям моего детства.

Уже в столь юном возрасте Кэрол успела сполна испытать на себе отцовское чувство юмора. Она пережила его версию «глупой походки» у всех на глазах, его шутовские падения прямо перед ее друзьями, его переодевания в женщину на семейных вечеринках 5. и его азартные игры в прятки, когда он рисковал жизнью и частями тела, только бы не быть найденным. Как-то, вскоре после своей свадьбы, которая состоялась в 1954 году в Шетлстоне (если это кому интересно), он ушел с работы пораньше лишь для того, чтобы успеть до прихода мамы организовать дома розыгрыш.
На тот момент они как раз переехали в квартиру в расположенном недалеко от Глазго городе Ист Килбрайд. Когда тем вечером отец вернулся домой, он забрался в ящик с углем, который в пятидесятые годы частенько устанавливали прямо в прихожей. Затем, несколько часов он, скрючившись, просидел в нем, выжидая, пока моя мама не добралась с работы, напилась чаю, закончила уборку и, наконец, не легла в кровать. И вот, тогда-то, он смог осуществить свой замысел: напугать ее до чертиков, отключив электричество и кидая куски угля в дверь спальни.
Он подшучивал над мамой настолько часто, что однажды ночью, она больше четырех часов оставалась в постели в кромешной тьме, проклиная его за выключенный свет. Она отказывалась встать с кровати, ожидая, что тогда он, словно зомби, свалится на нее с платяного шкафа, как делал прежде (и как, уже на моей памяти, неоднократно повторял и после). В итоге выяснилось, что конкретно этим вечером в Ист Килбрайд случились перебои в подаче электроэнергии, а моего отца вообще не было дома. Мама же часами звала, снова и снова она повторяла в пустоту: «Джон! Включи свет. Я не встану с кровати. Я знаю, что это ты. Джон!».
Отец не ограничивал свои выходки женою или детьми. Как-то, когда моей племяннице Клэр было семь, а ее брату Тернеру – четыре, они проводили выходные вместе с моими родителями. Заодно они оказались вынуждены отправиться к соседям, чтобы помочь извлечь дедушку из тесного стенного шкафа в подвале, в котором он основательно застрял во время очередной чрезвычайно азартной игры.
Итак, Кэрол прекрасно знала своего отца и не поверила его блефу.
-Ты не сделаешь этого, папочка.
Но, отец был во всеоружии, он начал заворачивать меня в оберточную бумагу до тех пор, пока полностью аккуратно не запеленал. Он был определенно хорош. Свою роль он сыграл действительно идеально, хотя именно мама внесла в представление последний штрих, который окончательно добил Эндрю и Кэрол. Из своего кармана она торжественно извлекла заранее подготовленную наклейку с надписью: «Меня зовут Джон Скот Барроумэн».

5. О, поверьте. Об этом будет в следующих главах.

В течение моего детства, мама постоянно принимала участие в отцовских, тщательно разработанных, обманах и шалостях. Она же всегда и прекращала их, если становилось ясно, что мы трое находимся на грани истерики от его новой проделки. «Уже достаточно, Джон», или «Джон, это не честно, они всего лишь малыши», - говорила она.
Однажды, мы проводили выходные, путешествуя в доме на колесах по Англии. По дороге на юг, к острову Айл-оф-Уайт, во время сильнейшего ливня мы остановились на ночевку в автолагере. Пока мы собирались ко сну, я заметил, что отец исчез.
- Куда папа ушел?
- Я не знаю, - ответила мама невинно, - Кэрол, Эндрю, вы не видели, что произошло с вашим папой?
Конечно, они не видели. Но, своим замечанием она хорошенько взбудоражила нас, теперь мы знали: надвигается что-то жуткое и волнующее одновременно. Вдруг свет погас, а следом началось главное: шаги по крыше фургона. Да, прямо по крыше. Быстрые, мелкие и очень пугающие шаги.
-Это наверняка гоблины, - сказала моя мама, широко распахнув глаза в поддельном волнении.
Говоря по правде, гоблины были любимыми страшилками семьи Барроумэнов. Именно они в нашем доме беспрерывно мелькали в темных углах, таились под кроватями, вылезали из шкафов, прокрадывались из глубины мрачных чуланов и выли на луну.
Той ночью в автодоме первым расплакался я. Эндрю впал в оцепенение, а Кэрол твердила: «Это всего лишь папочка», хотя и старалась держаться поближе к маме. К этому времени буря разбушевалась в полную силу, и наш фургон стало раскачивать из стороны в сторону. Теперь мы зарыдали уже втроем.
-Джон, прекращай. Джон! Они не смогут заснуть сегодня.
В ответ раздались глухие удары в дверь и металлический скрежет, вызванный царапанием по дверному косяку.
- Джон, открой,- хором велели мне Кэрол и Эндрю.
Они подтолкнули меня к двери, впрочем, как делали всегда в подобной ситуации. Я медленно открыл ее, и, конечно же, отец, подобно чудовищу Франкенштейна, рухнул на пол автодома. Он весь насквозь промок, очень замерз, а его пальцы были содраны в кровь, пока он карабкался на крышу. Признаюсь, что и по сей день, эта история остается самой страшной на нашей памяти, потому как ничто не может быть настолько же ужасно, как воплощенные в жизнь шуточки моего отца.
Так вот, когда мама начала прикреплять наклейку с моим именем на упаковочную бумагу, Кэрол, несмотря на свою браваду, сломалась первой, Эндрю последовал сразу за ней. Они пообещали стать настоящими любящими братом и сестрой, и согласились прекратить попытки сбыть меня по наивысшей цене кому-нибудь из друзей.

О, как бы я хотел сказать, что это был единственный случай в моем детстве, когда родные попытались избавиться от меня. Но, по утверждению отца, все совсем не так. Просто я «всегда возвращался». Мама вспоминает, как однажды она и Мерн, моя бабушка с ее стороны 6., шли следом за мной по Аргайл-стрит, главной торговой улице Глазго. Я вел свою маленькую машинку по стене бутика C&A и что-то напевал себе под нос, я полностью погрузился в это занятие. Мама схватила Мерн за руку, и они быстро зашмыгнули в магазин, в то время как я продолжал брести вперед. Они вдоволь насмеялись, наблюдая затем за моей реакцией, когда я обернулся и не увидел их позади себя.

6. Настоящее имя бабушки - Мэрион Андерсон, но в детстве она не могла произнести его и говорила - Мерн Адден. Это прозвище так и осталось с ней навсегда.

По моему скромному мнению, им чертовски повезло в том, что я всегда их находил. Т.к. хотя я, возможно, и был шумным маленьким негодником почти все свое детство, но я также оказался и главным номером их вечеринок.
Мои родители обожали устраивать приемы. Своими вечеринками Мэрион и Джон Барроумэны широко прославились в кругу друзей и соседей, как в Шотландии, так и в Иллинойсе, после переезда в Штаты. Специально для этих целей мой отец, будучи умелым конструктором, даже сам спроектировал и установил пристройку к нашему дому на Дорнфорд Авеню в Маунт Вернон. Эта Пристройка, причем она была настолько знаменита, что обязательно называлась с большой буквы «П», стала запретной зоной для меня, Кэрол и Эндрю. Исключения предполагались лишь в случае прихода гостей, что, по крайней мере на моей детской памяти, и происходило каждый вечер.
Оснащенная баром, современной кожаной мебелью (под «современной кожаной» я, конечно, подразумеваю псевдошик семидесятых), а также площадкой для танцев, Пристройка пользовалась популярностью в Маунт Вернон. Но, прежде чем там начиналось настоящее веселье, меня, Кэрол и Эндрю всегда отправляли в кровать. Обычно нас забирали к себе на ночь в «шикарные апартаменты» в Сэндихилс Мерн и ее сестра, наша тетушка Джинни. Мы прозвали их многоквартирный дом «шикарными апартаментами» потому, что все остальные здания рядом были, скажем так, достаточно неказистыми: сборные жилища, возведенные сразу после Второй мировой войны.
В такие вечера мама предпочитала не кормить нас ужином. Если уж мы все равно собираемся налопаться до тошноты сладостей, которыми нас угощает Мерн, то зачем же переводить хорошую еду? И вот, мы трое садились у большого панорамного окна у нас в гостиной и таращились на улицу, ожидая, когда же из-за угла появятся Мерн и Джинни со своими вкусностями. Для Эндрю Мерн приносила шоколадное «Ореховое Наслаждение» с грецкими орехами и взбитыми сливками внутри, которое в нашем доме почему-то считалось десертом для взрослых. Почему так повелось, я и сам не знаю, полагаю это как-то связано с орешками. Тем не менее, батончики с молочным шоколадом, типа «Кранчис» или «Милки Вэй», всегда были у нас для малышей 7., а «Ореховое Наслаждение» и «Турецкая Нега» - для взрослых. Кэрол, в свою очередь, доставалась упаковка шоколадных хрустящих шариков «Мальтезер» или слоеного шоколада «Кэдбери Флэйкс», а я жадно поедал множество фигурных мармеладок «Джели Бейбис» и «Вайн Гамс».
-Давайте попросим Крошку Джона 8. что-нибудь спеть нам перед уходом? – обязательно предлагал кто-либо из гостей.
Что ж, им никогда не требовалось просить меня дважды. Для этих целей я даже обзавелся собственным «микрофоном»: за бутылками в баре у меня был припрятан мерный стаканчик из нержавеющей стали.

7. Которые, словно дождь, повсюду в Шотландии.
8. Мой отец звался - Большой Джон, следовательно, я - Крошка Джон. Обо всех "радостях" такого прозвища я расскажу позже.

Тем не менее, я имел свои предпочтения: вечеринки в канун Нового Года, или, как его называют в Шотландии, в Хогманай. В Шотландии это традиционно более почитаемый и всенародно отмечаемый праздник, чем Рождество. Лет до шести я всерьез думал, что Хогманай означает «праздник всеобщих объятий», и я до сих пор считаю, что это соответствует его духу и должно стать девизом. Однажды я прочел, как Шотландская пресвитерианская церковь веками пыталась ограничить чрезмерное веселье в Хогманай, утверждая, что все слишком попахивает язычеством. Естественно, так оно и есть! Большинство самых лучших праздников именно такие. Вспомните Карнавал в Рио, Марди Гра в Новом Орлеане и званые ужины в доме Грэхома Нортона. Хогманай - это время для радости и удовольствий, и хотя в те годы я был совсем ребенком, я все еще храню чудесные воспоминания о тех празднованиях.
Сосед, чье имя я позабыл давным-давно, надевал свой килт, извлекал на свет волынку, запасался бутылочкой для «первого приветствия» 9. и начинался головокружительный спуск с холма, на котором располагалась Дорнфорд Авеню. Причем «головокружительный» как в прямом, так и в переносном смысле, т.к. лишь очень немногие взрослые к утру были в силах устоять на ногах.
Вообще, эта ночь открывалась торжественным перезвоном колоколов местной церквушки, а затем уже упомянутый сосед выходил на дорогу, надувал мешок волынки, продувал ее трубы и издавал первый вой. Если вы вдруг не знаете, позвольте мне объяснить, волынка – это по-настоящему стервозный инструмент. Много лет спустя, родители купили мне мой собственный комплект, и я попытался научиться играть. Проклятая штука была просто невыносима, я так никогда и не смог извлечь из нее что-то большее, чем звук, который могла бы издать полупридушенная кошка 10.
Итак, сигнальный вой труб разносился вдоль по улице. Дети и взрослые покидали свои дома, выстраивались вслед за волынщиком, и ровно в полночь отправлялись в шествие по дороге. Все, словно в шотландском варианте сказки о Крысолове и его дудочке, дружно маршировали вниз с холма под звуки гимна «Храбрецы Шотландии». Даже самая противная и вечно недовольная соседка принимала в этом участие. Хотя ее имени я сейчас упоминать не буду. Ее дети уже выросли и наверняка работают кем-то, кто выписывает штрафы за неправильную парковку. Поверьте, с этим у меня и так достаточно проблем на мою задницу.
Как только мне позволили в такие ночи не ложиться спать вплоть до звона колоколов, самым интересным занятием для меня стало наблюдать за тем, как все набиваются в Пристройку, а потом начинают петь. Моя мама и сама обладала великолепным голосом и, также как и в случае с Барроумэновским геном вечеринок, это как раз то наследие, которое я рад был получить.

9. Этот обычай требует, чтобы первый человек, который переступит ваш порог после наступления полуночи в первый день Нового Года, приносил для всех выпивку. Некоторые шотландцы были замечены за исполнением такого ритуала и субботней ночью в августе. Шутка.
10. Ни одна кошка при написании данной метафоры не пострадала.

На семейных посиделках, равно как и не вечеринках с друзьями, никогда не проходило много времени прежде, чем кто-нибудь просил: «Спой нам, Мэрион». И она, подобно мне, никогда не отказывалась. Я помню, как будучи ребенком, был очень впечатлен тем, что она знала слова каждой песни, которую ей предлагали спеть. Если дело происходило в кругу семьи, то к ней, бывало, присоединялся и один из братьев отца. Каждый из них выбирал свой особенный номер, который он хотел бы услышать в исполнении мамы. Мой дядя Алекс любил репертуар Фрэнка Синатры или что-нибудь из эпохи джазовых Биг-бэндов, в то время как дядя Чарли больше предпочитал мелодичные и щемящие сердце произведения, типа «Мы с тобой два ангелочка». Дядя же Нил просто снимал вонючие ботинки и гудел себе под нос. 11. После нескольких куплетов уже все в комнате подхватывали мелодию. Благодаря таким вечерам, я считал, что взрослая жизнь всегда наполнена именно этим. Семья, друзья и множество песен. Ладно, позвольте мне перефразировать. Семья, друзья, немного выпивки и множество песен.
Моя мама пела и при других обстоятельствах. Например, на свадьбах Кэрол и Эндрю, а в 2006 году на церемонии регистрации моего гражданского партнерства со Скоттом. И хотя возраст немного сузил диапазон ее голоса, тот продолжает быть сильным и красивым. Что довольно иронично, если учесть то, насколько бесшумно она пришла в этот мир.

11. Извините. Не смог удержаться.

При рождении, в 1938 году, мама весила всего лишь три фунта, а ее шансы на выживание были – маленький и никакой. Так вот, тот, который «никакой», испарился без следа. Все дело в Дедуле Батлере, которого я, к сожалению, никогда не знал, т.к. на момент его смерти в 1968 году, мне исполнился только один годик. Он отказался принять приговор о том, что моя мама слишком недоношеная, чтобы жить. Он и Мерн принесли ее домой в их муниципальный квартиру в Шетлстон, разогрели духовку и, внимание, поместили ее внутрь. Мама спала в тепле печи до тех пор, пока ее вес не достиг шести фунтов. И даже сейчас она все еще остается горячей штучкой.
Вообще, каждый из моих бабушек и дедушек был выдающейся личностью и, в течение всего моего детства, они играли важную роль в моей жизни. Вот почему плохое отношение к пожилым людям или просто явная грубость в их сторону, это самый надежный способ вывести меня из себя.
По воскресеньям, Кэрол, Эндрю и я стягивали наши «колючие одежды», как мы прозвали свои наряды для церкви (шерстяные свитера и грубый хлопок или лен), и отправлялись на обед к Эмили и Джону, также известным, как бабуля и дедуля Барроумэны. Бабуля Барроумэн была потрясающим пекарем, а ее бисквиты славились невероятной пышностью и воздушностью. Я уверен, что как раз от нее я и унаследовал свое пристрастие к сладкому. Правда, в ее доме постоянно царил жуткий холод, а если вы дрожали и жаловались достаточно долго, то она, словно дурашливый персонаж Кэтрин Тейт, могла заявить: «Поищи себе другую закусочную, сынок».
Мерн, в свою очередь, отличалась буйным и веселым нравом, и она обожала танцевать. Когда по субботам она и ее сестра Джинни забирали нас к себе на ночь, Кэрол, Эндрю и я вопили от восторга, как только их танцы становились безумными. Мерн и Джинни задирали свои юбки, кружились будто сумасшедшие, а мы таращились на их панталоны. Кроме того, Мерн лучше всех в юго-восточной Шотландии жарила во фритюре, т.к. под мойкой неизменно хранила горшочек мерзкого топленого свиного сала, которое добавляла каждый раз, приступая к жарке. Одним из ее фирменных блюд была жаренная во фритюре консервированная свинина, хотя даже просто рассказывая об этом, я чувствую, как холестерин забивает мои артерии. И, люди, ее картофель фри тоже был самый лучший!
Мерн относилась к «дай им все, что они захотят» типу бабушек. Это такая бабуля, у которой в кармашке передника всегда припасена конфетка, и которая всегда готова прижать вас к своей мягкой груди. Но, она же могла бы напугать и дьявола, если бы тот вздумал прийти за кем-то из ее семьи. Последние четырнадцать лет своей жизни, после перенесения в начале семидесятых годов тяжелого инсульта, она прожила вместе с нами.

Когда мне было восемь лет, за год до того, как наша семья эмигрировала в США, моя мама устроилась на работу. Подобное трудно представить, но оказалось, что стирка, уборка и уход за тремя детьми и мужем вовсе не единственное, к чему она стремилась. Маминой хорошей подруге Изабель Эусебио и ее мужу Джо принадлежал собственный салон красоты на Шетлстон Роад, а рядом они открыли магазин пластинок, куда и приняли маму на должность продавца.
К тому времени, телевизионный хит-парад Джимми Сэвила «На вершине популярности» уже стал барометром успеха. И, хотя магазин торговал обширным ассортиментом альбомов исполнителей разного жанра, мое самое яркое визуальное воспоминание о нем – это стены, заполненные виниловыми пластинками, расставленными согласно их положению в еженедельном музыкальном ТВ-чарте.
Закончив днем занятия в начальной школе Маунт Вернон, я направлялся прямиком в магазин пластинок. Обычно моя мама еще должна была оставаться на работе, поэтому, дожидаясь ее, я усаживался на витрину, а она позволяла мне проигрывать любые записи, которые я хотел. Довольно быстро я повадился, забираясь на прилавок, петь сам, а клиенты начали заходить к нам лишь для того, чтобы заказать песню в исполнении «Крошки Джона».
Тогда как раз наступила эпоха никак незабывающихся, т.е. я хотел сказать незабвенных, но обновленных старинных песен и напевок, таких как «Два маленьких мальчика» Рольфа Харриса и «Рдеющая Лилия» группы Эшафот. Забавно, поверите вы или нет, но последняя рассказывает о реальном человеке, Лидии Пинхэм, прославившейся изобретением средства от всех женских недугов, включая «метеоризм и плодовитость». Тем не менее, моей любимой песней того периода была "Милли, Молли, Мэнди", спетая Глайн Пул. Эта мелодия до сих пор заставляет мое сердце трепетать.
Итак, вскоре все посетители ясно поняли, что «Крошка Джон», со своим громким пением, ямочками на щеках и всем таким прочим, определенно стоящий повод задержаться в магазине подольше. Вот почему, я тут же стал его неотъемлемой частью, навсегда обосновавшись на прилавке.
К сожалению, данный магазин пластинок больше не существует. Несколько лет спустя, во время реконструкции, здание обрушилось, тогда как один из клиентов и Джо Эусебио все еще находились внутри. Это оказалась их самая последняя продажа и самая последняя пластинка…

К тому моменту, как мама устроилась на работу, Кэрол училась в старших классах Школы Баннерман в Глазго, а Эндрю был полностью поглощен футболом, следовательно, никто из них не имел возможности приглядывать за своим младшим братишкой. Поэтому, если моя мама не могла забрать меня после занятий, я сам, вместе с Джинни или Мерн, отправлялся к ней в магазин на автобусе. Однажды днем, когда Мерн и я стояли на автобусной остановке, она заметила, что я плакал.
- Что случилось, малыш?
- Моя учительница без всякой причины дает мне подзатыльники.
Здесь важно сделать два замечания. Первое, в 1973 году телесные наказания в школах Соединенного Королевства считались обычным делом. Второе, если вы сами имеете детей или хотя бы немного знаете их, то вы легко можете предположить, что причина, все же, наверняка должна была быть. Оглядываясь назад, сознаюсь, что я вполне мог довести всех вокруг до безумия, продолжая беспрерывно напевать чертову «Милли, Молли, Мэнди».
В ответ Мерн промолчала и продолжала о чем-то думать почти всю поездку в автобусе. В итоге я забыл, что вообще что-либо рассказывал ей о полученной оплеухе. Затем, два дня спустя, кто-то робко постучал в дверь моего класса в начальной школе Маунт Вернон. Моя учительница, Та-Что-Должна-Остаться–Безымянной, казалась немного удивленной, но пригласила незнакомца войти. Внутрь прошествовала Мерн.
В своей шляпке, приколотой к седым волосам (лишь один передний завиток немного пожелтел от курения), со своей маленькой сумочкой на сгибе руки, в своем шерстяном пальто, плотно застегнутом на пышной груди, она, если не считать никотиновый локон, выглядела точь-в-точь как Королева после трудного дня с ее собачками породы корги. Без всяких излишеств, типа «Добрый день», или «Позвольте представиться, я бабушка Джона Барроумэна», она подошла прямиком к учительнице и отвесила ей несколько подзатыльников. Каждый он подкрепляла словами: «Если. Ты. Когда-либо. Ударишь. Ребенка. Снова. Старая сука».
Это происшествие - одно из моих самых примечательных воспоминаний. Как может быть иначе? Итак, класс немедленно затих, учительница оказалась слишком ошарашена, чтобы что-либо предпринять, а у меня все поплыло перед глазами. После того как Мерн покинула комнату, некоторые из моих одноклассников начали хихикать и, вскоре, их смех превратился во всеобщее возбужденное обсуждение того, что только что произошло. Я же был в полной прострации почти десять минут, до тех пор, пока учительница не попыталась нас утихомирить. Больше всего мне тогда запомнилось, что, как только я оправился от первого шока, я безумно испугался, что учительница вызовет полицию и Мерн будет арестована. К счастью, подобно Рокси Харт в мюзикле «Чикаго», Мерн удалось избежать закона.

Для кого-то воспоминания детства могут основываться на самообмане или, возможно, как это ни печально, вдруг неожиданно проявиться, обнажая старые раны. Я рад, мне удалось избежать подобного и надеюсь, что так же повезло и большинству из вас. Когда же я задумываюсь о том, что для меня значит детство в Шотландии, пока я превращался из младенца в маленького мальчика, я вспоминаю лишь одно. Я вспоминаю то, что в достатке получил от своей семьи: любовь, смех и песни, много-много песен.




P.S. Дополнения к главе 2
P.P.S.Комментарии приветствуются