Anything Goes глава 5

[johnbarrowman]

Chapter Five "Don`t Fence Me In" / Глава Пять "Не ограничивай меня"

В пору моей американской юности я всегда великолепно проводил лето. В конце семидесятых годов Кэрол уехала от нас, т.к. поступила в университет Северного Иллинойса. Эндрю, в свою очередь, стал старшеклассником и обзавелся собственным кругом общения, поэтому тоже нечасто бывал дома. Я не хочу сказать, будто до этого они как-то притесняли меня. Нет. Просто из самого младшего я, вдруг, превратился в единственного ребенка в семье и смог сполна наслаждаться тем детством, какое заслуживает каждый из нас.
На тот момент мы жили в Престбари, и все месяцы с мая по август я проводил в плавках. По утрам я в спешке натягивал их, хватал полотенце и мчался к бассейну, где меня ждали двое лучших друзей, Лаура Микки и Майк Молина. Спасатель дежурил у бассейна до шести вечера, но мы продолжали слоняться рядом и после, чтобы каждый раз, как только появлялся кто-то из взрослых, просить разрешения искупаться под их присмотром. Нам никогда не отказывали. Дело в том, что тогда Престбари был сплоченной добрососедской общиной, где каждый знал друг друга в лицо. В наши дни, к сожалению, никто по обе стороны Атлантики уже не возьмет на себя ответственность, приглядывать за чужими детьми, и не будет переживать, оставляя их одних у плавательного бассейна. И это никак не зависит от того, в насколько мирном и уединенном районе вы проживаете.
В Шотландии Кэрол, Эндрю и мне обязательно назначали время, в которое мы должны были приходить с прогулок или ложиться спать. Разумеется, Кэрол отправлялась в кровать последней, Эндрю на час раньше и т.д. Проблема состояла в том, что я не нуждался в таком количестве сна. В результате, хотя меня и отсылали ночевать первым, я продолжал бодрствовать, напевая себе под нос, читая или играя в постели, много позже того, как Кэрол и Эндрю крепко засыпали. Вот почему, как только мои родители адаптировались к длине летнего дня в Америке, ранее установленные правила поменялись. Теперь необходимость возвращаться домой и ложиться в кровать наступала лишь тогда, когда родители собирались запереть дом и сами готовились ко сну.

Воспользовался ли я появившимися возможностями? Даже не сомневайтесь! Я и мои приятели были настоящими маленькими безобразниками, причем не только летом. В Престбари края дорог и тротуаров окаймлялись бетонными желобами для слива стоковых вод. И вот, зимой 1977 года, я научился кататься на коньках по этим узким каналам, которые пролегали по всей округе, а затем впадали в искусственный пруд Престбари. Катание по пруду, поверхность которого местами пронзали деревья, растущие сквозь оледеневшую воду, больше походило на путешествие через волшебную Нарнию. Я уверен, что мы попадали в собственную Рождественскую сказку в тот момент, когда строем пролетев по водостоку, запыхавшиеся от смеха и быстрой езды, один за другим устремлялись на середину пруда. Именно там, на катке Престбари, в конце семидесятых, я и выучил некоторые из свои лучших элементов фигурного катания. Тем не менее, во время первой тренировки для программы «Танцы на льду», моя партнерша Ольга вовсе не выглядела настолько впечатленной, как я рассчитывал. Видимо, мои ледовые достижения все-таки оказались не таким уж выдающимися, каковыми представлялись мне в десять лет.
Весной же все начинало таять: вода стекала в ручей, бегущий за домом Лауры; оттуда поступала в отдаленный участок водостока; проходила сквозь подземный бетонированный тоннель; и, наконец, снова бурно изливалась в пруд. На это период, поздней весной и ранним летом, пока ручей был наиболее полноводным, Лаура, Майк и я придумали себе занятие. Мы прокрадывались за дом Лауры, кидались в стремительный поток, и позволяли течению увлекать нас за собой по водостоку прямо в тоннель. Внутри него вода неслась с таким ускорением, что мы болтались из стороны сторону, тонули и захлебывались, а потом на бешеной скорости вылетали прямо в пруд. Мы считали это нашей персональной водной горкой, такой же, какие бывают в аквапарках. Хотя, если бы я сам когда-либо заподозрил, что мои племянники могут вытворять нечто подобное, я отправил бы их под домашний арест на всю оставшуюся жизнь. Но, тогда…. Тогда шел конец семидесятых, и дети повсюду играли с беспечным энтузиазмом.
Временами с излишним энтузиазмом. Однажды, благодаря довольно досадному кондитерскому происшествию (да, вы прочли правильно, именно кондитерскому), я приобрел преждевременный опыт в чрезмерном употреблении, скажем так, «продуктов органического происхождения». Как-то днем я зашел в гости к другу, и мы с ним между делом съели целый противень шоколадных пирожных с марихуаной, которые его взрослый брат оставил охлаждаться на кухонном столе. Мы вдвоем слопали всю партию съедобной дури, а затем под кайфом отправились смотреть мультики про Скуби-Ду, искренне полагая, что нам попались лучшие серии, которые мы когда-либо видели. Даже Дафна тогда меня не раздражала. Помню, как тем вечером, придя домой, я с жадностью проглотил свой ужин, а потом попытался немного перехватить с тарелки у Мерн, т.к. после случившегося на меня напал сильнейший голод. Мои родители, в свою очередь, никак не могли понять, что же со мной происходит, впрочем, как и я сам на тот момент.

Зато одним идиллическим летом в Престбари я смог наконец-то поквитаться со старшим братом за те годы, которые он изводил меня песней, сочиненной им, пока мы еще жили в Шотландии. Я знаю, звучит немного нелепо, но самым страшным издевательством, какое он для меня придумал, действительно стала пытка этой песней. Эндрю начинал тараторить свою частушку: «В парке был человек, его имя было…», и сразу резко умолкал. Имя человека так никогда и не было названо. Дело в том, что всякий раз, когда Эндрю хотел заставить меня сделать что-либо вместо него, ему оказывалось достаточно пропеть первые несколько строк. Они служили своеобразным сигналом, что я должен сейчас же его послушаться, иначе он наябедничает родителям о том, что когда-то услышал в шотландском парке. Эти куплеты неотступно преследовали меня и в Америке.
Видимо, здесь мне необходимо объяснить. Однажды, когда мы жили в Маунт Вернон, я играл с летающим диском фрисби на детской площадке в парке близ Дорнфорд Авеню. Сейчас я уже не вспомню, что явилось причиной, но один из наших соседей отобрал у меня эту игрушку. А я, в свою очередь, наорал на него, чтобы он вернул мне «мой траханный диск», ну, или что-то в этом роде. Тогда мне было лет шесть или семь, и меня не оправдывало даже то, что я, наверняка, впервые услышал такие слова от самого же Эндрю. Я считался слишком маленьким для подобной брани и, кроме того, моя вина серьезно усугублялась тем, что я накричал на взрослого человека.
Эндрю, оказавшийся свидетелем моей несдержанности, поклялся никогда не рассказывать о ней маме и папе. Он был моим братом и, конечно, он сдержал свое слово. Ну да. Теперь я понимаю, что гораздо лучше для меня стало бы поведать обо всем родителям, но на тот момент я сделал ошибку, которую хоть раз в жизни совершает каждый младший ребенок в семье. Я поверил, будто старший брат печется исключительно о моем благополучии.
Вот почему годами, да, именно годами, в любое время, как Эндрю что-то требовалось от меня, он просто пел строки собственного сочинения: «В парке был человек, его имя было…». Вскоре, он даже перестал нуждаться в полной версии. Он всего лишь открывал рот и произносил «в парке», и я тут же превращался в его раба. Так продолжалось до лета 77-го, когда я получил возможность взять реванш. И поверьте, моя месть была сладкой, очень-очень сладкой.

Эндрю исполнилось пятнадцать, когда его настиг «Эпизод Три: Месть Брата». Тогда он с друзьями частенько заимствовал 1. общественную понтонную лодку, которая предназначалась для свободного использования, вернее, для свободного использования взрослыми. Они отплывали на ней к острову в центре пруда, где и проводили большую часть летних дней за выпивкой и куревом. Как об этом узнал я? Элементарно. Брат моего друга Майка постоянно тусовался вместе с ними на острове, но при этом слишком любил поболтать.
Одним ленивым летним деньком, как раз тем, когда я приобрел над ним власть, Эндрю с приятелями, как обычно, болтался на острове Престбари. Вдруг, Эндрю решил продемонстрировать своим товарищам, как здорово наш пес Пейгон, ныне известный как Пейгон Трансатлантический Щенок 2. , умеет плавать.
Прежде чем я продолжу, мне необходимо вставить ремарку 3. специально для моих юных читателей. Мальчики и девочки, есть три вещи, которые вы никогда не должны делать, если вы выпили. Хотя…. Если вы мальчики и девочки, вы вообще не должны выпивать, это в первую очередь. Хм, что-то я отступил от своих отступлений. Итак.
Никогда не садитесь за руль.
Никогда не делайте татуировки.
Никогда не отправляйте свою собаку плавать. Это правило также распространяется на кошек, хомяков, кроликов и любых других пушистиков из семейства грызунов.
Увы, именно третий пункт Эндрю и не выучил. Поэтому, после продолжительного кривляния, он зашвырнул Пейгона Трансатлантического Щенка в пруд, и вместе с дружками начал выкрикивать подбадривающие возгласы и аплодировать, предвкушая, как Пейгон всплывет из водных глубин и доберется до острова, чтобы получить заслуженные поздравления. Проблема состояла в том, что Пейгону об этом плане рассказать позабыли. Вот почему, через тридцать секунд ожидания всем стало очевидно, что Пейгона больше никто не увидит, если, конечно, не искать его под плавучим надгробным камнем.
Тогда Эндрю сам бросился в воду, туда же, куда он кинул собаку.
Он погрузился в пруд, лихорадочно разыскивая животное. Спустя пять минут бесплодных поисков, брат уже находился в состоянии «я настоящий кусок дерьма», впрочем, как и его приятели, которые поспешно эвакуировались с места преступления. К сожалению, никаких признаков Пейгона так и не было найдено.
Зато было кое-что другое, о чем Эндрю не догадывался, но зато знал я, т.к. наблюдал за событиями с берега напротив. Я знал, что фактически произошло: Пейгон, который действительно являлся великолепным пловцом, весьма справедливо решил, будучи умной охотничьей собакой, что игрищ Эндрю ему достаточно. Следовательно, оказавшись в воде, он сразу же проплыл под лодкой, вынырнул с обратной стороны, добрался до берега, поприветствовал меня, позволил потрепать себя по ушам, отряхнулся от воды и умчался домой.
И в ту же самую секунду в моей голове зазвучали слова: «В парке была собака, ее имя было Пейгон, Пейгон Плавающий Щенок». Насвистывая эти строки на мотив любимой песенки Эндрю, я торжествующе отвернулся от паники на пруду и последовал за Пейгоном Трансатлантическим Щенком домой.

1. Я свободно оперирую терминами.
2. Пейгон эмигрировал вместе с нами из Шотландии, поэтому получил новое имя.
3. Иностранное слово! Я предупреждал, что у меня крутой лексикон.

Несколько лет спустя, когда мне исполнилось тринадцать, мой отец получил должность директора завода Катерпиллар в городе Джолиет, и мы снова переехали. Ради меня родители попытались найти на новом месте район для проживания, максимально похожий на Престбари. Наиболее подходящим оказался так называемый Лесной Квартал, который был очень милым, но в нем ощущалась явная нехватка каких-либо водных зон отдыха. Поэтому, чтобы возместить эту недостачу, родители вступили в клуб, предоставляющий свой собственный бассейн. В Престбари я дружил с множеством ребят, как мальчиков, так и девочек, то же самое произошло и в Джолиет. Наши развлечения в родительском клубе ограничивались только лимитом допустимого кредита, который установил мой отец, да и то, такие условия вступили в силу лишь после того, как ему пришлось оплатить первый чрезмерный счет.
Дело в том, что мы с друзьями болтались у бассейна дни напролет. Мы плавали, ныряли и загорали, и я заказывал на всю компанию водку с тоником, причем наш возраст, видимо, никого не смущал. Я подписывал счета за шикарные обеды и нездоровые десерты, а отец соглашался их погашать, т.к. это не было для него обременительным. Так продолжалось до тех пор, пока однажды я не потратил более тысячи долларов за неделю на одни обеды. И поверьте мне, мой отец, которому в клубе присвоили кредитный код 007, тогда выглядел вполне готовым воспользоваться своей лицензией на убийство.

В те же годы, незадолго до переезда в Джолиет, я окончательно осознал, что я гей. Хотя, фактически, я догадывался об этом еще лет с девяти, когда впервые увидел эротический журнал и понял, что больше заинтересован мужскими причендалами, чем женскими прелестями. Я не стану утверждать, будто в конце двадцатого века для большинства парней было легко признать себя геем. Однако, по крайней мере лично для меня, это не являлось такой уж страшной трагедией. Я вырос с родителями, которые позиционировали себя как уверенные и самодостаточные личности. Они принимали как должное свою собственную сексуальность и всегда оставались открыты и честны, при решении спорных вопросов или разногласий, возникающих с их детьми. Мои родители подарили Кэрол, Эндрю и мне уверенность в том, что мы все выдающиеся личности, любимые ими всецело и безоговорочно. Мы точно знали, что никогда не совершим ничего настолько ужасного, после чего нас не будут ждать в родительском доме. Поэтому, как только я почувствовал необходимость произнести слова «я гей» вслух, я сразу же полетел домой к семье, чтобы сказать об этом именно им.
Тогда шел 1992 год, а я играл роль Рауля в мюзикле Эндрю Ллойд-Уэббера «Призрак Оперы» в постановке Вест Энда. И я был болен. Мне досаждали непрекращающийся кашель, постоянная невысокая температура и спазмы живота, скручивающие мои внутренности каждые несколько часов. Я вел активную половую жизнь и поэтому запаниковал, испугавшись худшего. Но узнать правду я решил дома, в Америке. Мои родители и я уселись за кухонный стол, и после минимальной подготовки я заявил: « Я гей и мне нужен тест на ВИЧ».
Затем я добавил, что, независимо от происходящего, верю, что в моей жизни будет много интересных и великолепных событий. При этом я надеюсь, что родители тоже останутся важной частью моего будущего. Однако, если моя ориентация для них неприемлема, я готов уйти и двигаться дальше один.
Отец молчал лишь пару секунд. Он посмотрел на маму, которая все еще не пришла в себя после упоминания о ВИЧ, а потом наклонился ко мне и ответил. Он произнес: «Джон, поверь, это вовсе не мое дело, чем ты занимаешься в своей спальне. Также как тебя не касается то, что мы делаем в нашей. Но я должен сказать, насколько мне больно от того, что ты подумал, будто твоя ориентация может заставить нас отвернуться от тебя».
Тем же вечером, когда мы пошли поужинать, они оба признались, что мои новости абсолютно не стали для них неожиданностью. На следующий день я сделал тест на ВИЧ. Т.к. доктор был другом семьи, он пообещал максимально ускорить процесс получения результатов. Тем не менее, ожидание казалось бесконечным. Усилившаяся паника не позволяла мне заснуть больше, чем на пару часов, а страх плотно угнездился внутри меня.
Чтобы скрасить медленно тянущееся время, я отправился на север в город Милуоки, навестить Кэрол и Кевина и пообщаться с Клэр и Тернером, которым исполнилось пять и два года соответственно. Они только что переехали в новый дом, и комнаты в нем были заполнены скорее коробками, чем мебелью. Я провел там целый день, играя с детьми в прятки и пятнашки, а потом мы соорудили себе крепость из пустых коробок и весело поедали пиццу, сидя прямо на полу.
В тот раз я лишь кратко пояснил Кэрол и Кевину, что вернулся домой из-за болезни. Я рассказал им о том, что сдал несколько анализов, но не стал уточнять подробности. Я умолчал о действительном положении вещей по ряду причин. Во-первых, я понимал, что, фактически, они и сами уже обо всем догадываются. Во-вторых, Клэр и Тернер не оставляли меня ни на минуту, и это мешало той серьезной беседе, которая была бы уместна в данной ситуации. Когда я уезжал из их дома, я пообещал, что перезвоню сразу, как получу результаты.
В те же дни, мучаясь ожиданием, я позвонил и своему брату, находящемуся в тот момент на бизнес-конференции. У нас состоялся разговор, аналогичный тому, что произошел с родителями. Также как они, Эндрю уверенно ответил: «Это ничего не меняет».
Когда, наконец-то, пришли результаты теста на ВИЧ, они оказались отрицательными. При этом выяснилось, что я болен бронхитом и желудочной инфекцией вместе взятыми, чье взаимодействие и довело меня до такого плачевного состояния. Я связался с Кэрол и сообщил ей, что со мной все будет хорошо. Затем я признался в том, какой анализ я сдавал на самом деле и объяснил, почему я так волновался о своем здоровье. Ее реакция была в основном следующей: «Подумаешь, удивил. Есть хоть что-то новенькое?». Таким образом, мне стало ясно, что вся моя семья знала о моей ориентации задолго до того, как я сам решился открыться им. И вот это открытие было по-настоящему сногсшибательным.
На следующее утро я улетел обратно в Лондон, чтобы успеть на вечернее представление «Призрака». Прошедшие несколько дней изматывающего страха преподали мне жестокий, но ценный урок, причем не только о необходимости безопасного секса. Тогда я четко понял, что информированность и осведомленность могут спасать жизни, и каждый должен иметь право на информацию. Я начал сотрудничать с несколькими благотворительными организациями СПИД/ВИЧ направленности, и я до сих пор остаюсь представителем «Театрального Попечения» и «Фонда Терренса Хиггинза», участвую в просветительных мероприятиях «Стоунвол» и т.д.

В юности мою индивидуальность сформировали многие вещи: высокая самооценка, которую привили всем своим детям наши родители, мое увлечение театром и музыкой и моя ДНК. Я родился геем. Это не был выбор, сделанный мною, либо любым другим геем специально. Если бы дела обстояли именно так, то зачем бы хоть кто-то стал выбирать принадлежность к меньшинству, которое в очень многих культурах и странах, даже в двадцать первом столетии, регулярно осуждается, преследуется или подвергается еще худшему?
К счастью, во время моего детства в Престбари, когда я впервые осознал свою сексуальную предрасположенность, это не стало проблемой для моих друзей Лауры и Майка. Точно также, как меня не смущало то, что они не являются геями. Мое новообретенное осознание никак не влияло на мое поведение, которое ничем не отличалось от поведения моих друзей, тоже вступающих в пору половой зрелости. Мы все оказались в равной степени растерянными, бестолковыми и стесняющимися своего взросления. Я был ребенком и продолжал вести себя как ребенок.
Так что же изменилось теперь? Можете спросить вы. В общем-то ничего, разве что мои игрушки стали поинтересней.
Конечно, я должен признать, что в юности грань между приятием и простодушием очень тонка. Знали ли Лаура и Майк, что я гей? Я так не думаю. Знали ли мои друзья в старших классах? Возможно. Имеет ли это значение? Видимо нет. Сейчас Лаура юрист в Чикаго, а Майк живет в Южно Каролине со своими дочерьми и с собаками. Я все еще считаю их своими друзьями и я уверен, что если бы в то время я решился открыто сказать им о моих предпочтениях, то это совсем не изменило бы нашей дружбы. Единственный случай, когда в те годы я принял решение, основываясь на моей ориентации, это согласие стать матросом на яхте соседей. Дело в том, что я счел соседа очень сексуальным. С другой стороны, Майк был не меньше меня заинтересован в этой работе, потому что жена соседа казалась ему невероятно привлекательной.
Гей или натурал, наши члены управляли нами обоими.


Дополнения к главе 5